Избран достойнейший. В этот вечер его душу подвинул дьявол
И уже тащит тело пред лица злопыхателей
Это не добрый и справедливый судья вам
Вы рискуете впустить его в себя, даже если не хотели
Первосвященник суёт Иуде мешок
Тот берёт и понимает — уже поздно пятиться назад
Губы искусал, от крови вкус железа, в уме шок
"Неужели поганые тридцать монет
Это цена за жизнь yчителя?!"
Но он хотел принести cебя в жертву
Я предоставил все надлежащие условия
Да это не тянет на попытку оправдания даже... Тфу!
"Совесть, ну ка посиди пока тут" обычно ей назло велят
Христос предан и будет схвачен сегодня ночью
Стены храма хотят раздавить нас, чуя вражий дух
Из за меня право жить у Бога книжник в рясе отнял
Но чью волю я выполнил и долго ли после проживу?
Они меня ждут, и уже приготовили пасху
Он среди них и по-прежнему излучает любовь
И не оправдаться пред ним — мой словарный запас худ
Увидит насквозь, ты хоть трижды себя приготовь
Это триумф сребролюбия над здравым смыслом
Поступок так мысль ещё не опережал
Удручающе, звенящая сумма, с пояса свисла
Мечтал, получил, осознал, до слёз теперь жаль
Вот и горница та, они кругом сели
Смастерив беззаботно-усталый вид, прохожу между ними
Все в вечере участвуют, но достойны все ли?
Он знает, что нет и сейчас завесу лжи снимет
Хлеб идёт по кругу как образ Его ломимого тела
В горле кусок распоркой встал, толкаю его вином
Все с вопросом глядят: "жажда так сильно им овладела?"
Руки наши коснулись блюда, Христос сказал: "виновен он"
Мы встретились глазами, но в нём не было ни капли злобы
Это делало меня на его фоне ещё более жалким
В пасти голодного вепря душе больше повезло бы
Чувствую себя сгнившим как плод, что на боку полежал
Кем выбран я на низменную и подлую столь роль?
От осознания образа волосы редеют и седеют
Я в нём как в пещере слепой, духовно пустой тролль
И слышу как во сне: "То, что делаешь, делай скорее"
Ученики наивны и над ними не держит власти похоть
А во мне трещат рёбра, пот градом, этот пир – сон
Вскочил, заткнув рот руками, чтоб не услышали лукавого хохот
В кучу собрав глиняный сервиз на тринадцать персон
Они меня не знают. В прочем, как и то, что я выкину
Бес дал мне чирка под зад, и дальше всё по инерции
Боль в сердце и в голове я ощущать привык иную
Ведь ещё вчера ему демоны не пели в терцию
Прошло четыре часа, Христос за садом Гефсиманским
Со мной фарисеи, книжники и римские солдаты
Мы приближаемся к месту, упадут с лиц где все маски
Но не застанем его врасплох: он предсказал даты
Еле удерживая душой, отцом, врученный камень
Стоя на коленях, он с надрывом смиряет себя
Я должен поцеловать его, выделив между учениками
Что в оцепенение, после сна, преданно с ним рядом сидят
Дело сделано, и меня воротит от суммы, что тянет щедро
Первосвященник видит — её швыряю ввысь при нём
Я марионетка, и умру на верёвке... на кедре
Никто не узнает: поцелуй предателя был искренним
Мы не живём — от места до места носим бесят
Что исказили мотивы рывка, из терновой мглы к звёздам
Вектор сей — плод эгоцентризма, из ледовых глыб создан
А он, от звёзд, до тернового венца на 180
Симон – Пётр в благоговенье пред ним проводил свои дни
Лишая себя мирских утех, впитывал жадно правду
Но Азазель ждал, зарывшись как крокодил в слои гнили
Шаря подле тех, кого можно обжить изнутри, украв дух
Искрящийся поток чудес, из рукавов Мессии
Слепил, не дав произрасти в меру полного возраста сути веры
Хоть лишенья и тяготы давят на спину Пастыря, друг готов нести их
Но он духовный младенец, чья пища – притчи
В смуте первым, он обречён сломить стопу, отрёкшись трижды
До крика петуха, и вот Равви принял череду пощёчин
Но в его святом лице жажды отмщения не узришь ты
Для резко спятивших мещан до разбойника упрощен чин его
Потом Пилата окроплён лифостротон
Половицы претории вздыбились от ядовитой слюны
Кто намедни постилал ему одежды, лихо сметён
Слепо жаждут распятия, но заведомо искуплены
Поверх толпы, как грозовое облако — дихотомия
Я не сыщу милости, во мне верховодит зло
Я рубанул ухо стражнику, но от страха дико, пойми
Я говорил, что готов положить всё за тебя
Но метко против слов моих звучало пророчество
И, мне кажется, дело в нём
Ни будь его, я был бы верен до крестной смерти
Но почему совести гнёт, тело гнёт и жжёт огнём
Когда я вижу, как истязают Бога и как он терпит?
Терн изодрал его виски, всюду лохмотья кожи
Гиены в римских латах, с плетьми скользят на красных лужах
Мария в трансе врезается в спины им, хоть я пожил
Но не верю в то, что эти звери тут не напрасно кружат
От слёз Богоматери сквозь песок лезли гвоздики, увядая на глазах
Овцы рассеяны по Виа Долороса и Голгофе
На древо вознесён Пастырь
Где рука Луки, плечо Петра, верность Андреева?
Варавва волен, Назарей наг — правда в ступоре, данность на глаза
Он взалкал, но устами распознал уксус на губке
Справа блаженный с расклёванным вороном теменем, второй — благой
Струилась кровь по волокнам, вдруг срезан звук с уст вокруг и
Испустил Дух, что ступил в шеол и в рай одной ногой
Солдаты делили хитон, а Саваоф — в храме завесу
В огне, ведя властным перстом, вкруг этого душ паноптикума
Без воскресенья, ученье — ярмо для щуки рака и лебедя
Сын Зари, воспламеняя саспенс, тянет ногти к умам
Обуял страх Ирода Четвертовластника
Элита губами примкнула к граалю белого отчаяния
Иисусово ходатайство нельзя в счёт мёртвых класть никак
Синагога ныне не верит в сына Бога — ждать от врача им яд